Реклама

Раиса Климентьевна Фомина: Сначала я хотела бы сказать о ситуации с актуальным кино в России, потому что, кроме того, что я представляю русское кино за рубежом, я все-таки и русское кино выпускаю в прокат в России, и иностранные фильмы. Очень многие элементы рынка не то, что не изучены, а вообще люди даже не понимают, как происходит процесс внедрения в кинотеатры.

С одной стороны, я несколько лет назад ездила с картиной «Гарпастум» в город Набережные Челны. И на этот показ пришло очень много молодых людей, которые потом пришли и сказали: «Как же так? В наши кинотеатры мы не ходим, потому что у нас показывают только определенные фильмы». Кинотеатр, в котором один экран, один зал, он сменяет в своем репертуаре один коммерческий фильм на другой. Фильмам таким, как «Гарпастум» (и я могу назвать еще много других таких фильмов), там просто нет места. Недавно, 1 мая, я поехала в город Брянск. Мы проехали 360 км по Центральной России. Все города маленькие. И везде, где мы ехали, там нет кинотеатров. Просто нет. Поэтому, когда мы говорим о том, какое кино хочет смотреть зритель, мы рассматриваем только богатого, состоятельного, молодого, успешного зрителя.

Мы вообще не рассматриваем страну как потенциального зрителя. И когда мы говорим, например, об США, где корпорации крупные, мейджоры, они выпускают, они поддерживают. Но при всем при этом мы знаем примеры того, как там идут иностранные фильмы: и иранские, и испанские, и российские. Конечно, они не соревнуются по цифрам и сборам с американским кино. Но там есть кинотеатры, которые такие фильмы прокатывают. Так, например, картина «Лабиринт Фавна», который в России, может быть, 10 тысяч зрителей собрала, она собрала в прокате 50 млн. долларов. Понимаете, на такую картину в России нет зрителя. А в России потому нет зрителя, что этот зритель ушел из кинотеатров. И даже из тех кинотеатров, где раньше был такой зритель, условно говоря, «Киноцентр», «35мм».

Я могу привести еще один пример. Фильм «Изгнание». К этому фильму, возможно, разное отношение. Кто-то его критиковал, кому-то этот фильм нравится. Но я почти не смогла найти экранов для этого фильма. В кинотеатре «35мм» мне дали один сеанс – 10 утра. В «Киноцентре» мне дали маленький зал. Я попыталась выяснить в «35мм», как они собираются собрать какие-то деньги с картины, которая идет в 10 утра. С большим трудом, с настойчивостью, которая мне свойственна, когда я борюсь за свои проекты, я добилась того, что тот кинофильм поставили 2 раза на 7-часовой сеанс. Все билеты были проданы и, тем не менее, все равно картину убрали. Почему? Я пыталась понять, что идет на такие успешные сеансы. Это фильмы, которые не собирали особенных денег. Но это фильмы, которые принадлежат крупным кампаниям, у которых есть финансовые возможности и другие рычаги для того, чтобы забрать все сеансы. Не только в коммерческих кинотеатрах. Даже в тех кинотеатрах, которые должны быть отданы такому кино.

Тогда о каком зрителе мы говорим? Еще один пример – фильм «Натюрморт» замечательного китайского режиссера Цзя Чжанкэ, который получил в Венеции Золотого льва. На этот фильм во Франции сходило 200 или 300 тысяч зрителей. Я выпустила картину в России – 3 тысячи зрителей. Понимаете, для тех зрителей, которые хотят это смотреть, нет кинотеатров, в которые они придут и такую картину увидят. Или они не ходят, или они приходят в кинотеатр, а там 2 недели идет одно и то же. Совершенно другое, не о, что нужно этому интеллектуальному или художественному меньшинству. Вот такая ситуация у нас в стране с прокатом. Не то, что у нас нет тем, или у нас нет фильмов. У нас просто негде это кино показывать.

Возьмем теперь русское кино, которое мы пытаемся продвигать за рубеж. Действительно, очень мало российских фильмов, несмотря на то, что их делается 150-160 в год, являются конкурентоспособными. Мы имеем дело с колоссальным мировым кинематографом. И во многих странах (я не говорю уже про США): Франция, Гонконг, Китай, Голландия, Германия – очень много фильмов делается высокого качества. И это фильмы, которые делаются не только с поддержкой государства, но и распространяются они с поддержкой государства. Любой западный прокатчик: Франция, Голландия, Италия, Испания – куда я не обращусь, мне говорят: «Хорошие у тебя картины, но зачем нам брать картину неизвестного режиссера, с неизвестными актерами, на которую мы не получим никакой поддержки? Зачем нам рисковать своими деньгами, если мы возьмем картину, предположим, немецкую. Мы можем обратиться в европейские фонды, нам помогут, какую-то часть расходов покроют. Мы можем обратиться в фонд своей страны». Мы работаем с голландским прокатчиком, очень хорошим, кампанией «Контакт», которая приходит в голландское министерство культуры и говорит: «Я прокатываю очень значимую российскую картину». Ему говорят: «С российской картиной, раз ты взял, ты и прокатывай». Он может сказать: «Я прокатываю еще значимую французскую картину». Пожалуйста, он получит поддержку в своем министерстве. Дальше он обратится во французское министерство и говорит: «Я прокатываю ваши сложные фильмы, помогите!» И ему помогут это сделать.

Такие фонды существуют не только во Франции. Они существуют в Испании, они существуют в Германии. И мы оказываемся на самой тяжелой полянке, когда мы и сами не помогаем этому кино никогда, и еще и люди-прокатчики, которые это прокатывают, они не могут обратиться никуда за помощью. Поэтому российское кино оказывается всегда где-то: все равны, но некоторые равнее. А мы никогда не бываем равны. Вот это вот большая проблема с российским кино. Вот Женя привел пример с картиной «4 месяца, 3 недели и 2 дня». Да, если картина иностранная получает приз в Каннах и в Венеции, почему так бьются за эти фестивали? Когда иностранная картина получает там приз, ей всегда будет обеспечен прокат в этой стране. Ее обязательно купит какая-нибудь кампания и, самое главное, публика будет обращать на это внимание. Но для такой картины как «Класс» я думаю, что этот пример не очень убедителен.

Вряд ли этой картине действительно так нужна была победа в Каннах, потому что общество французское, в отличие от нашего, действительно свободно. Общество, которое считает, что от него что-то зависит. Зависит решение политических проблем, зависит решение общественных проблем. А наше общество считает, что от него ничего не зависит. Зачем ему вообще про это думать, и говорить, и отстаивать, когда это все бесполезно. Вот последствия той эпохи, когда из человека выбивали политическую активность, а еще и наказывали за то, что он политически активен и еще смеет какое-то свое мнение иметь. Они имеют колоссальное значение. И кино тоже является жертвой этого.

Люди вообще ни во что не верят. Они со всем соглашаются. И этот конформизм и говорит о том, почему наши режиссеры не делают, почему наши продюсеры это не заказывают? Потому что они считают, что это не нужно той публике, которая это кино смотрит. Они должны наслаждаться жизнью, они должны брать от жизни все. Эти лозунги совсем не безобидны. Да, есть люди, которые благодаря своей финансовой, экономической грамотности, состоятельности – они смогли добиться своего материального благополучия. Но это материальное благополучие ничего не стоит, потому что эти люди знают, что в любой момент это благополучие может закончиться. Они не хотят об этом думать. Они не хотят думать о детях, которые болтаются по улицам еле живые, потому что они выкинуты ото всюду, о таджиках, которых обворовывают и убивают, и отнимают у них деньги.

На участке, где эти таджики убирают, у них просто отбирают эти деньги. Вы думаете, кто-нибудь про это скажет или кто-то сделает про это кино? Это неинтересно той части населения, которое способно купить билеты и пойти в эти кинотеатры. Вот где проблема. А не в том, что у нас нет талантливых людей. Потому что конформизм въедается в души даже очень талантливых людей, и они знают, чего от них ожидают и чего от них хотят. И они вот этот заказ негласный, даже не сформулированный обществом выполняют. Спасибо.